Дорога домой.
Слушать и слышать мне мешают мысли. Они как людишки, которым нравится публичное исполнение приговора, что человек вынес себе сам. И желательно, чтобы брызги крови или звука долетали до последнего ряда. Я в четырнадцатом. Ни то ни сё. Никогда уже не пойму и половины того, о чем бьётся линчующийся. Я думаю о том, как может существовать в одном мире вот это и контрольный выстрел в голову. Этот безумный прайс-мир позволяет мне за двадцать баксов наблюдать невозможное. Моих денег хватило ровно на паузу между последним аккордом шестой композиции и взрывом оваций. Почему-то захотелось взорвать публику. Зачем они ему нужны? Они просят ещё, а мне хочется, чтобы он прекратил разрывать меня на семь маленьких славиков и жонглировать ими. Пытаюсь уследить за руками и ужасаюсь простой вещи – почему каждый не может двигаться так же и если не так, то какой вообще смысл?
Я думаю о том, сколько же он заплатил, что бы попасть на эту плаху с антрактом.
Во втором отделении он собрал меня заново. Причем заменил некоторые запчасти на новые без дополнительной оплаты. Чтобы был только я, всё слышащий, всё понимающий и всё могущий.
Я мог не думать.
Как-то стало понятно, что люди хлопают не попрошайничая, а скандируют ему ладонями: «Ты-не-ум-рёшь-ты-не-ум-рёшь». Там было и моё «ы». Он воскресал из-за кулис и играл мне о том, что не парься, мол, возвращайся к себе. Твоя музыка дома. Только ты умеешь, открывая двери, так звонко греметь по гамме ключами и орать в ре-миноре на всю квартиру «Ку-ку!», что тут же появляются человеки, которые этому аплодируют. Вот.
И я, кстати, тоже не умру.
